В середине июня 1918 года в Симбирский Губернский Комиссариат Внутренних Дел из управления губернской больницей поступило письмо с пометкой «В. Срочно». В нем предлагалось немедленно освободить гражданское лечебное учреждение от находившихся там больных и раненых красноармейцев, «которые не нуждаются в особом лечении при больнице», переведя таковых «в военные лазареты, которые больными не обременены». К тому же там, в отличие от больницы, было «достаточно средств и лекарств».

Однако, главная причина предлагаемого перемещения заключалась в другом. «Красноармейцы, совершенно не подчиняются больничным требованиям, ежедневно вызывают меня к себе, заявляя неосуществимые и неосновательные претензии, и грозят даже разобраться по-своему. Положение больницы вообще тяжелое во всех отношениях, и я решительно заявляю, что невооруженным я туда ходить не буду», – завершал свое послание комиссар больницы Михаил Морозов, которому на тот момент принадлежало «высшее управление» упомянутым лечебным учреждением.

До мая 1918 года всеми административно-хозяйственными вопросами ведала больничная хозяйственная комиссия, которую с назначением комиссара упразднили. Вместо нее, распоряжением нового начальства, создавалась коллегия по управлению больницей в составе избранных представителей по одному человеку от разных больничных «сословий»: от врачей, от фельдшеров, фельдшериц и акушерок, от сестер милосердия, от аптеки, от канцелярии. Плюс еще семеро – «от остальных служащих больницы низшего персонала». Кто именно входил в данную категорию, в распоряжении не уточнялось, но можно предположить, что имелись в виду кучера, истопники, сторожа, курьеры и так далее. Всего получалось двенадцать человек во главе с комиссаром.

Отныне на них возлагался контроль за больничными финансами, ее имуществом, включая продукты и медикаменты, а также за «действиями отдельных служащих». Кроме того, коллегия занималась вопросами найма и увольнения персонала, разбором его жалоб и заявлений и «вообще всеми делами, касающимися хозяйственно-экономической деятельности больницы».

В то же время все члены коллегии продолжали исполнять свои основные обязанности фельдшеров, канцеляристов, истопников и пр.

При больнице сохранялся совет врачей. Но теперь он имел право рассматривать исключительно медико-санитарные вопросы, и не лезть в административно-хозяйственные.

«Так как никто не может быть уволен без причины, прошу низших служащих больницы говорить прямо и смело правду в глаза кому бы то ни было, памятуя, что только этим они улучшат свое положение», – призывал в заключение комиссар Морозов, подчеркивая, что «отныне увольнение служащих будет производиться после всестороннего расследования их вины».

Демократические начала внедрялись в деятельность больничного коллектива в крайне трудных условиях нехватки всего и вся. Например, в отделениях практически не осталось термометров, которых требовалось минимум 100-150 штук.

Впрочем, термометры, это – мелочь. Нужно было срочно изыскать средства на возведение двух бараков, строительство которых запланировали еще при старом режиме. Тогда же запаслись материалами. И теперь, из-за отсутствия средств, они лежали без дела и гнили. Требовалось также укрепить столбы, подпиравшие стены уже построенных зданий, чтобы таковые не рухнули. Нуждались в срочном ремонте грозящие обвалом больничные погреба. Заканчивались дрова…

Опять же, при старом режиме, больные получали на Пасху «улучшенный стол», на который теперь денег тоже не было. Как и на казенные платья для служащих, прежде выдававшиеся им к Светлому Празднику. Более того, с введением новых окладов жалования и с его регулярной невыдачей, многим стало элементарно не в чем ходить на работу, поскольку цены на мануфактуру подскочили, и денег не хватало даже на простенький ситец.

Слава Богу, прежняя хозяйственная комиссия как будто нашла выход: на больничном складе обнаружилось 2505 аршин (около 180 м) ситца-пунца, то есть ситца красного цвета. Как он попал на склад и для чего предназначался, не известно. Зато теперь ему нашли применение – ткань предлагалось продать служащим по «отпускной» цене – 70 коп. за аршин, благо для пошива медицинского белья из-за своего цвета он не годился.

Но распорядиться самостоятельно этим богатством хозкомиссия не могла, и 23 апреля 1918 года запросила у Губернского комиссариата по призрению разрешения распределить материал среди служащих.

Сведений о принятом по этому поводу решении нет. Но, не исключено, что к майским праздникам медперсонал щеголял по городу весь в кумаче. Хотя и полуголодным – на 8 мая запасов муки пшеничной в больнице оставалось на один день, пшена и гречневой крупы – на четыре. Мяса и солонины не было вовсе. А того и другого требовалось ежедневно по шесть-семь пудов. Чтобы больные не померли с голоду, мясо приходилось покупать на рынке, поскольку в распоряжении продовольственного комитета такового не было, а солонину он стал отпускать… тоже за наличные.

На базаре закупалось молоко – ежедневно по 30 ведер, а также скоромное (растительное) масло, яйца, картошка…

Все перечисленное уходило на питание 345 раненых, 93 «богодельцев», 72 служащих и воспитанников детского приюта «Костер», шести учеников фельдшерской школы, 62 дежурных по больнице и лазарету и так далее, всего 673 человек.

Требовали пропитания и 12 лошадей дровяного и ассенизационного обозов. Но кормить их тоже было почти нечем – сено отсутствовало вовсе, а овса оставалось максимум на неделю.

Кроме того, для поездок врачей к больным и служащих – за продуктами в распоряжении больницы когда-то были две повозки. Но они давно пришли в полную негодность и требовали замены.

Деньги же, отпущенные в апреле на все эти нужды, давно закончились. А новые пока не поступили.

Вот на таком, как сейчас говорят, социально-экономическом фоне и состоялась реформа больничного управления. Пожалуй, самым ощутимым ее результатом стала упоминавшаяся уже возможность «низших служащих больницы говорить прямо и смело правду в глаза кому бы то ни было». И они, судя по всему, таковой возможностью активно пользовались. «Ежедневно низший персонал больничных служащих осаждает меня просьбами сообщить им, когда они получат жалование за апрель, так как положение их критическое, – сигнализировал в Губернский Комиссариат Внутренних Дел больничный комиссар уже в мае. – Со своей стороны я не могу не признать отчаянного положения большинства из них; мне известно, например, что некоторые служащие положительно голодают. Кроме того, они указывают, что служащие некоторых комиссариатов получили жалование даже за первую половину мая, поэтому успокоить их нет никакой возможности, да и жалование задерживается им уже не первый раз».

В общем, обещание Морозова о том, что материальное положение персонала заметно улучшиться вместе с возникшей возможностью резать правду-матку в глаза начальству, к сожалению, не оправдалось. Но, может быть, реформа управления благотворно сказалась на положении больницы в целом?

Увы. По данным на 21 мая на «пищевом довольствии» здесь числилось 450 больных и раненых, 93 «богодельца», 66 детей и служащих приюта «Костер», а также 180 работников больницы, «берущих обед из больницы за плату», всего – 789 человек.

А вот муки, мяса, молока, пшена, яиц, сала не было вовсе. Из всех продуктов – только 32 пуда печеного хлеба (примерно по 650 грамм на человека). И купить съестное на этот раз было не на что, поскольку в больничной кассе оставалось всего 150 рублей.

Не мог помочь и Губернский продовольственный комитет, поскольку на его складах не было даже муки. Правда, гречневая крупа и пшено имелись у военных, но интендантство готово было отпустить их только за наличные.

Спасти положение могли 30000 рублей, срочно перечисленные больнице, тем более, что, как утверждал Морозов, «прибыль коечных больных все увеличивается».

Закончился май. Наступил июнь, а положение оставалось неизменно тяжелым: «Денег нет ни копейки, продовольствия и дров тоже. Некоторые служащие, ввиду невыдачи им жалования, голодают и среди них растет недовольство, грозящее вылиться в забастовку, – привычно уже и, видимо, безнадежно взывал к губернским властям комиссар. – Необходимо принять самые энергичные меры к снабжению больницы продуктами и медикаментами, для чего нужны деньги. Если промедлить с этим еще день-два, то больница вынуждена будет сама по себе закрыться».

Видимо, угроза возымела действие и какие-то средства выделили. Но их хватили лишь на то, чтобы учреждение продержалось еще две недели. На 14 июня «в запасе, кроме чая, сахара, капусты и вермишели» не осталось больше никаких продуктов. Купить же масло, сало, молоко, яйца, дрожжи и другой провиант на базаре опять было не на что – в больничной кассе оставалось всего 4000 рублей. Правда, 12 июня Губпродком с трудом наскреб для больницы 100 пудов муки. Но ее хватало максимум на неделю. Что дальше – не известно. Кормить лошадей тоже было нечем.

А тут еще возникла угроза эпидемии: 23 июня с поста у винного склада в Губернскую больницу был доставлен красноармеец Нижегородского отряда Алексей Лаксаев с признаками холеры. На следующий день он умер. 25 июня из того же отряда с теми же симптомами поступили еще один боец и санитарка. У всех троих бактериологическим исследованием была диагностирована азиатская холера. Нижегородский отряд прибыл в Симбирск десятью днями раньше и находится на отдельном пароходе, пришвартованном у одной из пристаней. Это обстоятельство, возможно, пока и спасало город от широкомасштабной эпидемии.

25 июня срочно собрался Губернский медико-санитарный Совет под председательством Заведывающего Отделом Народного здравия Губернского Комиссариата Внутренних Дел доктора Шосток.

«На заседание также прибыли: представитель Губернского Комиссариата Внутренних дел т. Корчагин, члены Малого Губернского Медико-санитарного Совета д-р Суров (он же исполняющий должность старшего врача Губернской б-цы), фельдшер Смирницкий, и.о. Заведывающего Ветеринарным отделом Губернского Комиссариата Внутренних Дел ветеринарный врач Федоров, председатель малого городского медико-санитарного совета врач Архаров, Симбирский уездный Народный Комиссар Народного Злравохранения фельдшер Батунин, Члены Симбирского Малого уездного медико-санитарного Совета врач Воробъев, ветеринарный врач Беляев, фельдшер Иванов, уездный санитарный врач Чепалин, уездный санитарный фельдшер Разачков, старший врач Волго-Бугульминской железной дороги Сендирихин; от медико-санитарной организации Губернской больницы – врач Козлов, фельдшер Климахин, Заведывающий бактериологической лабораторией ветеринарный врач Левашов; от союза врачей – д-р Крузе; от Губернского общества помощников врачей – фельдшер Переходов, члены Губернской Аптечной Комиссии Вейдеранс, Шипко и Сцитнис».

В числе мер, которые, по мнению собравшихся, требовалось принять на случай эпидемии, назывались: открытие врачебно-питательных пунктов на пристани в Симбирске и на станции Алатырь, а также на пристани в Сызрани и на ст. Киндяковка. Персонал для них уже подобрали, оставалось подыскать подходящие помещения. В городе, кроме того, намечалось открыть четыре дополнительные амбулатории.

Постановили также

«1. Поставить в разных частях города, и, главным образом, в местах большого скопления населения, в больших количествах баки с кранами и кружками с кипяченой водой.

2. Немедленно расклеить обязательные постановления и воззвания о холере.

3. Оборудовать хотя бы 4 линейки для дежурства в разных частях города на случай подачи скорой помощи заболевшим холерой».

4. Д-ру Шостак указать на необходимость организации народных чтений о холере.

Отдельные вопросы возникли к военному ведомству. Выяснилось, что никаких мер по борьбе с эпидемией оно не принимало, и «совершенно бессильно в данное время бороться с эпидемией холеры за отсутствием средств и санитарного персонала. Врачи не идут на службу в военное ведомство. Военным Комиссариатом приняты меры к привлечению их». То есть казармы, пребывающие в антисанитарном состоянии, могли стать настоящим рассадником инфекции. В связи с этим кто-то из присутствующих предложил даже вывести войска из города в летние лагеря. Но эту инициативу не поддержал представитель Комиссариата Внутренних Дел т. Корчагин. В итоге лишь призвали Военный Комиссариат «принять меры к приведению всех занимаемых красноармейцами помещений в санитарный вид и к производству дезинфекций в этих помещениях».

Кроме казарм, требовалось срочно очистить и дезинфицировать дворы некоторых городских домов. Например, гостиницы «Пассаж» (здании на углу улиц Дворцовой и Гончаровской, напротив современного УЦМ)а. Мариинской гимназии (ныне Ульяновская гимназия № 3 на ул. Л. Толстого, 97), а также дома Канкровой (ныне дом № 15 по переулку Гоголя), Зверевой (ныне – дом № 9 по ул. Кузнецова) и Ухтомского (ныне дом № 61 по ул. Л. Толстого).

Положение было настолько серьезным, что доктор Шостак предложил даже эти дома закрыт, а жильцов выселить. Но столь радикальную меру не поддержали, а лишь констатировали необходимость срочно соорудить во дворах «отсасывающие колодцы», то есть простейшую канализацию.

Ну, и, конечно же, все участники обсуждения не могли не отметить «катастрофическое положение участковых больниц ввиду отсутствия медикаментов вообще и необходимых сейчас же дезинфекционных средств, в частности». Все имевшиеся на тот момент запасы последних решили срочно распределить между всеми лечебными учреждениями губернии.

В общем, меры наметили правильные и своевременные. Однако все они имели один существенный недостаток – на их реализацию требовались деньги, которых не было. При старом режиме средства на борьбу с холерой отпускались правительством (чумной комиссией). Однако режим, слава Богу, свергли, и денег не стало. Обсудив варианты их изыскания, сошлись на том, что необходимо просить «телеграфно центральную власть о немедленном ассигновании авансом одного миллиона рублей на все расходы по борьбе с холерой». Ну, а пока Губернский Комиссариат Внутренних Дел попытается мобилизовать местные финансовые возможности.

С тем и разошлись.

Однако реализовать все намеченное времени уже не оставалось – меньше чем через месяц советская власть в Симбирске падет и ей будет уже не до холеры.

Да и оружия больничному комиссару Морозову тоже так и не дали.

P.S.

9 апреля 1918 года скончался священник больничной церкви Георгиевский, прослуживший в этом приходе двадцать лет, и здесь же восемь лет назад похоронивший жену. После них осталось семеро детей, в том числе трое – малолетних.

Три старших сына и дочь, недавно вернувшиеся с фронта (девушка была сестрой милосердия), на последние деньги похоронили отца и пребывали в полной нищете, поскольку не могли найти никакой работы.

Архив УМВД РФ по Ульяновской области. Ф. 14, оп.1, д. 29, л.73, 77, 93, 104, 168–170, 516, 524, 525, 567, 599, 601,605, 677, 678, 695.

Владимир Миронов